"Белая гвардия" (1923-1924) - один из наиболее известных романов выдающегося отечественного прозаика Михаила Афанасьевича Булгакова (1891-1940). Роман являет собой захватывающее повествование о трагических событиях 1918 года на Украине, охваченной смутой Гражданской войны. Книга рассчитана на самую массовую аудиторию.
Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской
Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями.
Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение
темное небо смешалось с снежным морем. Все
исчезло.
- Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!
"Капитанская дочка"
И судимы были мертвые по написанному в книгах
сообразно с делами своими...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.
Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?
Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.
Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих детей.
Алексей, Елена, Тальберг и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка, оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног старого коричневого святителя Николы. Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где возносился печальный и загадочный старик бог, моргал. За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение?
Улетающий в черное, потрескавшееся небо бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали. Эх... эх...
Много лет до смерти, в доме N_13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади "Саардамский Плотник", часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава.
Михаил Булгаков
Белая гвардия
Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской
Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.
Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!
«Капитанская дочка»
И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими…
Часть первая
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.
Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?
Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.
Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих детей.
Алексей, Елена, Тальберг и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка, оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног старого коричневого святителя Николы. Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где возносился печальный и загадочный старик бог, моргал. За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение?
Улетающий в черное, потрескавшееся небо бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали. Эх… эх…
Много лет до смерти, в доме №13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саардамский Плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, - все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:
Дружно… живите.
Но как жить? Как же жить?
Алексею Васильевичу Турбину, старшему - молодому врачу - двадцать восемь лет. Елене - двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу - тридцать один, а Николке - семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну, думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей.
Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям:
А им придется мучиться и умирать.
Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к отцу Александру, сказал:
Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время… Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот…
Он умолк и, сидя у стола, в сумерках, задумался и посмотрел вдаль. Ветви в церковном дворе закрыли и домишко священника. Казалось, что сейчас же за стеной тесного кабинетика, забитого книгами, начинается весенний, таинственный спутанный лес. Город по-вечернему глухо шумел, пахло сиренью.
Что сделаешь, что сделаешь, - конфузливо забормотал священник. (Он всегда конфузился, если приходилось беседовать с людьми.) - Воля божья.
Священник шевельнулся в кресле.
Тяжкое, тяжкое время, что говорить, - пробормотал он, - но унывать-то не следует…
Потом вдруг наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски, на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена вышитой цветной закладкой.
Уныния допускать нельзя, - конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. - Большой грех - уныние… Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания, - он говорил все увереннее. - Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше все богословские…
В очерке «Киев-город» 1923 года Булгаков писал:
«Когда небесный гром (ведь и небесному терпению есть предел) убьет всех до единого современных писателей и явится лет через 50 новый настоящий Лев Толстой, будет создана изумительная книга о великих боях в Киеве».
Собственно, великую книгу о боях в Киеве Булгаков и написал — эта книга называется «Белая гвардия». И среди тех писателей, от которых он отсчитывает свою традицию и которых он видит своими предшественниками, прежде всего заметен Лев Толстой.
В качестве предшествующих «Белой гвардии» произведений можно назвать «Войну и мир», а также «Капитанскую дочку». Все эти три произведения принято называть историческими романами. Но это не просто, а может, и вовсе не исторические романы, это семейные хроники. В центре каждого из них — семья. Именно дом и семью разрушает Пугачев в «Капитанской дочке», где совсем недавно Гринев обедает с Иваном Игнатьевичем, у Миро-новых он встречается с Пугачевым. Именно дом и семью разрушает Наполеон, и французы хозяйничают в Москве, и князь Андрей скажет Пьеру: «Французы разорили мой дом, убили моего отца, идут разорить Москву». То же самое про-исходит и в «Белой гвардии». Там, где у Турбиных собираются друзья дома, там все будет разрушено. Как будет сказано в начале романа, им, молодым Турбиным, после смерти матери предстоит страдать и мучиться.
И, конечно, не случайно знак этой разрушающейся жизни — шкафы с книгами, где подчеркнуто присутствие Наташи Ростовой и капитанской дочки. Да и то, как представлен Петлюра в «Белой гвардии» очень напоминает Наполеона в «Войне и мире». Число 666 — это номер камеры, в которой сидел Петлюра, это число зверя, и Пьер Безухов в своих вычислениях (не очень точных, кстати), подгоняет под число 666 цифровые значения букв слов «император Наполеон» и «русский Безухов». Отсюда и тема зверя апокалипсиса.
Мелких перекличек толстовской книги и булгаковского романа множество. Най-Турс в «Белой гвардии» картавит, как Денисов в «Войне и мире». Но этого мало. Как и Денисов, он нарушает устав, чтобы добыть снабжение для своих солдат. Денисов отбивает обоз с провиантом, предназначенный другому рус-скому отряду — он становится преступником и получает наказание. Най-Турс нарушает устав, чтобы добыть валенки для своих солдат: он достает пистолет и заставляет генерал-интенданта выдать валенки. Портрет капитана Тушина из «Войны и мира»: «маленький человек, с слабыми, неловкими движениями». Малышев из «Белой гвардии»: «Капитан был маленький, с длинным острым носом, в шинели с большим воротником». И тот и другой не могут оторваться от трубочки, которую они беспрерывно раскуривают. И тот и другой оказы-ваются на батарее одни — их забывают.
Вот князь Андрей в «Войне и мире»:
«Одна мысль о том, что он боится, подняла его: „Я не могу бояться“, — подумал он. <…> „Вот оно“, — думал князь Андрей, схватив древко знамени».
А вот Николка, младший из Турбиных:
«Николка совершенно одурел, но в ту же секунду справился с собой и, молниеносно подумав: „Вот момент, когда можно быть героем“, — закричал своим пронзительным голосом: „Не сметь вставать! Слушать команду!“»
Но у Николки, конечно, больше общего с Николаем Ростовым, чем с князем Андреем. Ростов, слыша пение Наташи, думает: «Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь, — все это вздор… а вот оно — настоящее». А вот мысли Николки Турбина: «Да, пожалуй, все вздор на свете, кроме такого голоса, как у Шервинского», — это Николка слушает, как поет Шервинский, гость Турбиных. Я уже не говорю о такой проходной, но тоже любопытной детали, как то, что и тот и другой провозглашают тост за здоровье императора (Николка Турбин это делает явно с опозданием).
Очевидно сходство между Николкой и Петей Ростовым: и тот и другой — младшие братья; естественность, пылкость, неразумная храбрость, которая и губит Петю Ростова; давка, в которую оказываются вовлечены и тот и другой.
В образе младшего Турбина есть черты довольно многих персонажей «Войны и мира». Но гораздо важнее другое. Булгаков, вслед за Толстым, не придает значения роли исторической личности. Сначала толстовская фраза:
«В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связь с самим событием».
А теперь Булгаков. Не говоря уже о ничтожном гетмане Скоропадском, вот что сказано о Петлюре:
«Да не было его. Не было. Так, чепуха, легенда, мираж. <…> Вздор-с все это. Не он — другой. Не другой — третий».
Или такая, например, тоже красноречивая перекличка. В «Войне и мире» три, по крайней мере, персонажа — Наполеон, князь Андрей и Пьер — сравнивают сражение с шахматной игрой. А в «Белой гвардии» Булгаков скажет о больше-виках как о третьей силе, которая появилась на шахматной доске.
Вспомним сцену в Александровской гимназии: Алексей Турбин мысленно обращается к Александру I, изображенному на висящей в гимназии картине, за помощью. А Мышлаевский предлагает сжечь гимназию, как во времена Александра была сожжена Москва, чтобы не досталась никому. Но отличие в том, что толстовская сожженная Москва — это пролог победы. А Турбины обречены на поражение — им мучиться и умирать.
Еще одна цитата, причем совершенно откровенная. Думаю, Булгаков очень веселился, когда это писал. Собственно, войне на Украине предшествует «некий корявый мужичонкин гнев»:
«[Гнев] бежал по метели и холоду в дырявых лаптишках, с сеном в непокрытой свалявшейся голове и выл. В руках он нес великую дубину, без которой не обходится никакое начинание на Руси».
Понятно, что это «дубина народной войны», которую воспел Толстой в «Войне и мире» и которую не склонен воспевать Булгаков. Но пишет об этом Булгаков не с отвращением, а как о неизбежности: не могло не быть этого мужичонкова гнева. Хотя никакой идеализации крестьян у Булгакова нет — не случайно Мышлаевский в романе саркастически говорит про местных «мужичков-богоносцев достоевских». Никакого преклонения перед народной правдой, никакого толстовского Каратаева в «Белой гвардии» нет и быть не может.
Еще интереснее художественные переклички, когда ключевые композицион-ные моменты двух книг связаны с общим видением мира писателей. Эпизод из «Войны и мира» — это сон Пьера. Пьер в плену, и ему снится старичок, учитель географии. Он показывает ему шар, похожий на глобус, но состоящий из капель. Некоторые капли разливаются и захватывают другие, потом они сами разбиваются и разливаются. Старичок-учитель говорит: «Это жизнь». Потом Пьер, размышляя о смерти Каратаева, говорит: «Вот, Каратаев разлился и исчез». Второй сон в эту же ночь снится Пете Ростову, сон музыкальный. Петя спит в партизанском отряде, казак точит ему саблю, и все звуки — звук натачиваемой сабли, ржание лошадей — смешались, и Пете кажется, что он слышит фугу. Он слышит гармоническое согласие голосов, и ему кажется, что он может управлять. Это такой образ гармонии, как и сфера, которую видит Пьер.
А в конце романа «Белая гвардия» другой Петя, Петька Щеглов, видит во сне шар, разбрызгивающий брызги. И это тоже упование на то, что история не за-канчивается кровью и смертью, не заканчивается торжеством звезды Марса. И последние строчки «Белой гвардии» — о том, что мы не смотрим на небо и не видим звезд. А почему бы нам не отрешиться от наших земных дел и не посмотреть на звезды? Может быть, тогда перед нами откроется смысл того, что происходит в мире.
Итак, насколько важна для Булгакова толстовская традиция? В письме прави-тельству, которое он отправил в конце марта 1930 года, Булгаков писал, что он в «Белой гвардии» стремился к изображению интеллигентско-дворянской семьи, волею судьбы брошенной в годы Гражданской войны в лагерь Белой гвардии, в традициях «Войны и мира». Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией. Для Булгакова Толстой всю жизнь был писателем бесспорным, абсолютно авторитетным, следовать которому Булгаков считал величайшей честью и достоинством.
Сегодня мы с вами начинаем разговор об одном из самых популярных, самых лучших русских писателей советского времени, о Михаиле Афанасьевиче Булгакове, и следующая наша лекция будет посвящена его итоговому роману, «Мастер и Маргарита». А сегодня мы будем говорить о первом романе Булгакова, «Белая гвардия», который был написан в середине 1920-х годов, первая часть которого была опубликована в журнале «Россия» в 1925 году, а полностью роман впервые вышел во Франции на русском языке в 1927-29 годах.
Мы уже с вами в лекциях так или иначе несколько раз заговаривали о Булгакове как о московском писателе, и это совершенно не случайно, потому что обойти эту фигуру, конечно же, невозможно, хотя сам Булгаков, как все вы, конечно, знаете, не был москвичом.
Он был киевлянином, и Киев во многие его произведения попал, и даже есть замечательная книжка киевского исследователя Мирона Семеновича Петровского о Киеве и его роли в жизни и в творчестве Булгакова. И тот роман, о котором мы сегодня будем говорить, местом его действия является Киев. В конце 1918 года в Киеве разворачивается действие «Белой гвардии».
Очень важно здесь сказать несколько слов о том, как Булгаков пришел к написанию этого текста. Во-первых, нужно, конечно, знать, что Булгаков не был сторонним наблюдателем вот в этой Гражданской войне, которая развернулась в России после октября 1917 года, и он воевал на стороне белых. И, собственно говоря, в Москву (не сразу правда, в столицу, но через Владикавказ) он уехал, отчасти заметая следы. Он решил остаться в советской России. Ему нужно было начать биографию с чистого листа. Москва была как раз таким городом, где это можно было сделать.
И, приехав в Москву, он, как многие писатели из тех, о которых мы уже говорили, - как Юрий Олеша, как Илья Ильф и как Валентин Катаев, которому специальную, отдельную лекцию мы не посвятили, но который тоже закономерно возникает все время в наших разговорах о литературе советского времени 1920-30-х годов - так вот, он, как и эти писатели, устроился работать в газету «Гудок». И так же, как Олеша, эту свою работу… А он публиковал фельетоны в газете «Гудок», и не только в этой газете, просто в «Гудке» больше всего он напечатал текстов, кажется.
Он, в отличие от Михаила Зощенко, о котором мы с вами подробно говорили и который свою фельетонную продукцию воспринимал как серьезную, большую литературу, Булгаков, как и Олеша (вот здесь опять в очередной раз удобно отметить такую разницу между петроградской и московской литературой этого времени), так вот, Булгаков эту свою работу воспринимал как абсолютную поденщину, очень ей тяготился, ругал себя в дневниках своих за то, что он себя отдает халтуре, вместо того, чтобы писать серьезные вещи. Однако если мы начнем сопоставлять его фельетоны газетные и те фельетоны, которые опубликованы в юмористических журналах, с его серьезными вещами, с «Мастером и Маргаритой», с «Записками покойника», «Театральным романом», с «Роковыми яйцами», с «Собачьим сердцем» да и с «Белой гвардией», мы увидим, что Булгаков, конечно, эту школу прошел не зря, что он очень многому научился, будучи фельетонистом, и стиль его, его тон во многом был выработан как раз в то время, когда он писал фельетоны.
В этом отношении Булгакова удобно сопоставить, конечно же, с Чеховым. Здесь можно вспомнить еще одну параллель или две параллели. Булгаков, как и Чехов, как известно, получил медицинское образование.
И, как и Чехов, Булгаков был не только прозаиком, но драматургом, и даже, как и Чехов, главным его театром в его жизни стал Художественный театр, и, как и Чехов, Булгаков работал со Станиславским. Так вот, сделав этот крен вбок, вернемся к основной теме.
Булгаков эту свою продукцию фельетонную воспринимал как то, что пишется исключительно для денег. Всерьез он писал «Белую Гвардию». Писал в довольно трудных условиях, потому что Москва в 1920-е годы жила бедно, во всяком случае, тот слой, к которому Булгаков принадлежал.
И Татьяна Лаппа, его жена с 1913 года, и которой первоначально должна была быть посвящена «Белая гвардия» (в результате она была посвящена второй жене Булгакова, Любови Белозерской), рассказывала о том, как Булгаков писал этот текст: «Писал ночами «Белую гвардию» и любил, чтоб я сидела около, шила. У него холодели руки, ноги, он говорил мне: «Скорей, скорей горячей воды». Я грела воду на керосинке, он опускал руки в таз с горячей водой». И вот в этих таких трудных условиях Булгаков пишет свой текст.
Кроме воспоминаний Лаппы, можно вспомнить, например, замечательные страницы «Записок покойника», где автобиографический персонаж пишет тоже роман, который называется «Черный снег», и, конечно, подразумевается именно «Белая гвардия» в виду. Вот давайте эти две вещи помнить: это заветная книжка, которая пишется в то время, ночью, по ночам, потому что днем все силы отнимают фельетоны, и второе - эту книгу пишет не просто свидетель, эту книгу пишет участник событий, воевавший на одной из сторон, воевавший на той стороне, которая проиграла. Но, так или иначе, в силу разных обстоятельств, прежде всего в силу того, что он был патриотом России (простите за эти громкие слова, но их можно, мне кажется, вполне сказать), он решает остаться в той стране, где победили те, с кем он воевал, победили его враги. Мне кажется, это довольно многое объясняет в «Белой гвардии», в том, какую тему Булгаков выбрал для этого своего романа, и в том, как эта тема в романе решена.
Перед тем, как начать разбор этого произведения, напомню только еще, что Булгаков первоначально собирался писать трилогию. Это должна была быть трилогия, где «Белая гвардия» должна была быть только первой частью, а в целом должен был быть описан весь период Гражданской войны, однако в результате Булгаков ограничился только этим романом, который потом был переработан в пьесу «Дни Турбиных», завоевавшую огромную популярность на сцене МХАТа, на сцене Художественного театра.
Эпиграфы из Пушкина и Апокалипсиса
Вот теперь мы можем переходить к разговору непосредственно уже об этом произведении, и я предлагаю ключ в нем попытаться увидеть в эпиграфе, а вернее, в двух эпиграфах, которыми этот роман сопровождается. Я их прочту.
Первый эпиграф: «Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.
Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!
«Капитанская дочка». Второй эпиграф: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими…».
Ко второму эпиграфу Булгаков не сделал подписи. Он не объяснил, откуда этот эпиграф взят, и для этого были у него причины, прежде всего связанные с цензурой. В том же «Театральном романе» мы помним, что редактор Рудольфи, который читает роман «Черный снег», велит автору вычеркнуть три слова из этого текста, и все они связаны с религиозными мотивами. В частности, слово «Бог» вычеркивается. Но большинство читателей той поры, конечно же, прекрасно знали, что эта цитата взята из одного из самых читаемых, одного из самых известных текстов, входящих в состав Нового Завета, - из Апокалипсиса, из его 20-й главы. Вот попробуем с вами подумать и порассуждать немножко о том, почему Булгаков выбирает именно эти эпиграфы, именно с этих текстов, и, может быть, самое интересное, не просто, почему, а как эти эпиграфы с друг другом соседствуют, какой смысл высекается из соседства цитаты из «Капитанской дочки» и цитаты из Апокалипсиса.
С Пушкиным, казалось бы, все очень просто. Булгаков выбирает для эпиграфа такой снежный фрагмент: метель, снежным морем заволоклось все небо. И действительно, мотив холодной зимы, мотив снега, который заваливает город. Булгаков ни разу не называет Киев по имени в романе. Другие города называются, и Москва, и Петроград, Киев - нет, и это, конечно, добавляет символических коннотаций роману. Об этом мы еще поговорим с вами.
Так вот, действительно, Киев, засыпанный снегом, зимний Киев - действительно это такая важнейшая декорация для всего текста. Как мы помним, основное действие романа начинается с того, что из-под Киева в дом гостеприимных Турбиных весь замерзший, продрогший Мышлаевский приходит и отогревается у них возле этой печки. А печка - это тоже один из самых главных символов этого романа, и об этом тоже мы еще поговорим с вами обязательно сегодня. Но все-таки, как кажется, такого объяснения не достаточно.
Ну хорошо, ну снег. Почему, собственно говоря, нужно это выделять так, предпосылая всему тексту эпиграф из «Капитанской дочки»? Я думаю, что нужно обратить внимание на две вещи. Во-первых, нужно обратить внимание на то, что этот фрагмент «Капитанской дочки», а именно: Петрушу Гринева, Савельича и ямщика заносит снегом, и потом появляется Пугачев, вожатый, для того чтобы спасти их от снега, от этой метели.
Этот фрагмент, безусловно, перекликается со знаменитым пушкинским стихотворением, с одним из главных пушкинских поздних стихотворений «Бесы». И таким образом, очевидной становится перекличка этого фрагмента: через «Бесы» перекидывается мостик как раз к тому фрагменту Апокалипсиса, о кото...
Михаил Афанасьевич Булгаков
«Белая гвардия»
Зима 1918/19 г. Некий Город, в котором явно угадывается Киев. Город занят немецкими оккупационными войсками, у власти стоит гетман «всея Украины». Однако со дня на день в Город может войти армия Петлюры — бои идут уже в двенадцати километрах от Города. Город живёт странной, неестественной жизнью: он полон приезжих из Москвы и Петербурга — банкиров, дельцов, журналистов, адвокатов, поэтов, — которые устремились туда с момента избрания гетмана, с весны 1918 г.
В столовой дома Турбиных за ужином Алексей Турбин, врач, его младший брат Николка, унтер-офицер, их сестра Елена и друзья семьи — поручик Мышлаевский, подпоручик Степанов по прозвищу Карась и поручик Шервинский, адъютант в штабе князя Белорукова, командующего всеми военными силами Украины, — взволнованно обсуждают судьбу любимого ими Города. Старший Турбин считает, что во всём виноват гетман со своей украинизацией: вплоть до самого последнего момента он не допускал формирования русской армии, а если бы это произошло вовремя — была бы сформирована отборная армия из юнкеров, студентов, гимназистов и офицеров, которых здесь тысячи, и не только отстояли бы Город, но Петлюры духу бы не было в Малороссии, мало того — пошли бы на Москву и Россию бы спасли.
Муж Елены, капитан генерального штаба Сергей Иванович Тальберг, объявляет жене о том, что немцы оставляют Город и его, Тальберга, берут в отправляющийся сегодня ночью штабной поезд. Тальберг уверен, что не пройдёт и трёх месяцев, как он вернётся в Город с армией Деникина, формирующейся сейчас на Дону. А пока он не может взять Елену в неизвестность, и ей придётся остаться в Городе.
Для защиты от наступающих войск Петлюры в Городе начинается формирование русских военных соединений. Карась, Мышлаевский и Алексей Турбин являются к командиру формирующегося мортирного дивизиона полковнику Малышеву и поступают на службу: Карась и Мышлаевский — в качестве офицеров, Турбин — в качестве дивизионного врача. Однако на следующую ночь — с 13 на 14 декабря — гетман и генерал Белоруков бегут из Города в германском поезде, и полковник Малышев распускает только что сформированный дивизион: защищать ему некого, законной власти в Городе не существует.
Полковник Най-Турс к 10 декабря заканчивает формирование второго отдела первой дружины. Считая ведение войны без зимней экипировки солдат невозможным, полковник Най-Турс, угрожая кольтом начальнику отдела снабжения, получает для своих ста пятидесяти юнкеров валенки и папахи. Утром 14 декабря Петлюра атакует Город; Най-Турс получает приказ охранять Политехническое шоссе и, в случае появления неприятеля, принять бой. Най-Турс, вступив в бой с передовыми отрядами противника, посылает троих юнкеров узнать, где гетманские части. Посланные возвращаются с сообщением, что частей нет нигде, в тылу — пулемётная стрельба, а неприятельская конница входит в Город. Най понимает, что они оказались в западне.
Часом раньше Николай Турбин, ефрейтор третьего отдела первой пехотной дружины, получает приказ вести команду по маршруту. Прибыв в назначенное место, Николка с ужасом видит бегущих юнкеров и слышит команду полковника Най-Турса, приказывающего всем юнкерам — и своим, и из команды Николки — срывать погоны, кокарды, бросать оружие, рвать документы, бежать и прятаться. Сам же полковник прикрывает отход юнкеров. На глазах Николки смертельно раненный полковник умирает. Потрясённый Николка, оставив Най-Турса, дворами и переулками пробирается к дому.
Тем временем Алексей, которому не сообщили о роспуске дивизиона, явившись, как ему было приказано, к двум часам, находит пустое здание с брошенными орудиями. Отыскав полковника Малышева, он получает объяснение происходящему: Город взят войсками Петлюры. Алексей, сорвав погоны, отправляется домой, но наталкивается на петлюровских солдат, которые, узнав в нем офицера (в спешке он забыл сорвать кокарду с папахи), преследуют его. Раненного в руку Алексея укрывает у себя в доме незнакомая ему женщина по имени Юлия Рейсс. На следующий день, переодев Алексея в штатское платье, Юлия на извозчике отвозит его домой. Одновременно с Алексеем к Турбиным приезжает из Житомира двоюродный брат Тальберга Ларион, переживший личную драму: от него ушла жена. Лариону очень нравится в доме Турбиных, и все Турбины находят его очень симпатичным.
Василий Иванович Лисович по прозвищу Василиса, хозяин дома, в котором живут Турбины, занимает в том же доме первый этаж, тогда как Турбины живут во втором. Накануне того дня, когда Петлюра вошёл в Город, Василиса сооружает тайник, в котором прячет деньги и драгоценности. Однако сквозь щель в неплотно занавешенном окне за действиями Василисы наблюдает неизвестный. На следующий день к Василисе приходят трое вооружённых людей с ордером на обыск. Первым делом они вскрывают тайник, а затем забирают часы, костюм и ботинки Василисы. После ухода «гостей» Василиса с женой догадываются, что это были бандиты. Василиса бежит к Турбиным, и для защиты от возможного нового нападения к ним направляется Карась. Обычно скуповатая Ванда Михайловна, жена Василисы, тут не скупится: на столе и коньяк, и телятина, и маринованные грибочки. Счастливый Карась дремлет, слушая жалобные речи Василисы.
Спустя три дня Николка, узнав адрес семьи Най-Турса, отправляется к родным полковника. Он сообщает матери и сестре Ная подробности его гибели. Вместе с сестрой полковника Ириной Николка находит в морге тело Най-Турса, и в ту же ночь в часовне при анатомическом театре Най-Турса отпевают.
Через несколько дней рана Алексея воспаляется, а кроме того, у него сыпной тиф: высокая температура, бред. По заключению консилиума, больной безнадёжен; 22 декабря начинается агония. Елена запирается в спальне и страстно молится Пресвятой Богородице, умоляя спасти брата от смерти. «Пусть Сергей не возвращается, — шепчет она, — но этого смертью не карай». К изумлению дежурившего при нем врача, Алексей приходит в сознание — кризис миновал.
Спустя полтора месяца окончательно выздоровевший Алексей отправляется к Юлии Рейсс, спасшей его от смерти, и дарит ей браслет своей покойной матери. Алексей просит у Юлии разрешения бывать у неё. Уйдя от Юлии, он встречает Николку, возвращающегося от Ирины Най-Турс.
Елена получает письмо от подруги из Варшавы, в котором та сообщает ей о предстоящей женитьбе Тальберга на их общей знакомой. Елена, рыдая, вспоминает свою молитву.
В ночь со 2 на 3 февраля начинается выход петлюровских войск из Города. Слышен грохот орудий большевиков, подошедших к Городу.
Зимой 1918/19 г. некий Город (имеется в виду Киев) занят немецкими войсками, власть принадлежит гетману «всея Украины». В Городе неспокойно - ожидается вторжение войск Петлюры.
В столовой дома Турбиных собрались врач Алексей Турбин, его сестра Елена, их брат, унтер-офицер Николка, и друзья - поручики Мышлаевский и Шервинсий и подпоручик Степанов по прозвищу Карась. Супруг Елены, капитан генерального штаба Сергей Тальберг, говорит жене, что этой ночью ему необходимо покинуть Город. Чтобы защитить Город от армии Петлюры, формируются русские военные соединения.
Алексей Турбин, Карась и Мышлаевский поступают на службу в формирующийся мортирный дивизион: Карась и Мышлаевский - офицерами, а Турбин - врачом. Однако на следующую ночь гетман и главнокомандующий Белоруков бегут из Города, и новый дивизион приходится распустить – раз в городе нет власти, то и защищать некого.
Утром 14 декабря войска Петлюры нападают на Город. Полковник Най-Турс вступает в бой с противником. Узнав, что нигде в городе нет гетманских частей, он понимает, что его отряд оказался в западне. Он приказывает своим юнкерам срывать погоны, бежать и прятаться. Получив смертельное ранение, полковник умирает. Все это происходит на глазах у Николки Турбина, который прибыл на место боя со своей командой юнкеров. Оставив Най-Турса, Николка спасается бегством.
В это время Алексея Турбина преследуют петлюровские солдаты, узнавшие в нем офицера. Раненому Алексею удается спастись, благодаря женщине по имени Юлия Рейсс, которая прячет его в своем доме. На следующий день Турбин возвращается домой; одновременно с ним приезжает из Житомира Ларион, двоюродный брат Тальберга.
Хозяин дома, в котором живут Турбины, становится жертвой ограбления. Вооруженные люди врываются к нему в дом и, под видом обыска, вскрывают тайник, забирают деньги, драгоценности и вещи. Хозяин обращается за помощью к Турбиным, и Карась вызывается его охранять. Через три дня Николка отправляется к матери и сестре погибшего Най-Турса. Он сообщает им подробности его гибели.
Рана Алексея воспаляется, и, вдобавок, у него обнаруживается сыпной тиф. Врачи говорят, что больной безнадежен. Елена молится Пресвятой Богородице о его спасении. Алексей выздоравливает. Окончательно поправившись, он отправляется к Юлии Рейсс, чтобы подарить ей браслет своей покойной матери. По дороге домой он встречает Николку, возвращающегося от Ирины Най-Турс.
Елена узнает, что Тальберг собирается жениться на ее знакомой. В ночь со 2 на 3 февраля начинается выход войск Петлюры из Города.
